Известный режиссер и директор «Мосфильма» приезжал в Светлогорск в качестве почетного гостя фестиваля «Балтийские дебюты» и ответил на вопросы «Комсомолки».
«Анну Каренину» мало кто читал»
— На открытии фестиваля «Балтийские дебюты» в Светлогорске показали ваш фильм «Анна Каренина. История Вронского». Это не первый фестиваль, где демонстрировалась эта кинолента?
— Картина была в Шанхае, теперь должна ехать на фестиваль в Монреаль, где ей предстоит участвовать в конкурсной программе. В России у меня прошли спецпоказы на «Кинотавре» и здесь, в Светлогорске.
— Удалось после этого пообщаться со зрителями?
— Нет, я не оставался. Но мгновенный отклик для меня важен. Я всегда с удовольствием слушаю, что говорят. Бывают разные реакции, с чем-то я не согласен. Но это наша профессия. Какая бы ни была реакция, ты ничего не изменишь и даже не собираешься менять. Нравится или нет, но я уже снял картину, и она будет такой, какая есть. Даже если зрителю не нравится, но его зацепило, мне приятно. Хуже всего, когда кино оставляет равнодушным.
— После показала сериальной версии «Анны Карениной» по телевидению равнодушных не было. Множество откликов, в том числе негативных. Поднимались волны недовольства, кому-то не нравилась Лиза Боярская, даже ее голос критиковали. Как вы это восприняли?
— Я не читал это. Вообще не очень интересуюсь реакцией интернета. Мой друг Володя Меньшов правильно сказал, что сегодня интернет – как надписи в общественном туалете. Написать можно, что хочешь, и так будет до тех пор, пока интернет остается безличным. Нет, люди должны подписываться своими именем и фамилией. Я, когда снимаю кино, подписываюсь же своей фамилией. Личная подпись означает совсем иную ответственность, ты по-другому разговариваешь! А когда человек подписывается вымышленным именем, то думай и гадай, кто это и что это. Есть ли он на самом деле? В современном интернете масса всевозможных покупных вещей, проплаченных акций.
Мне приятно общаться с живыми людьми или с теми, кто подписывается своим именем. Мне приходили письма-отклики на «Анну Каренину», было, человек писал, что он принимает эту работу. Не принимает – это право зрителя. Тем более, выясняется, что «Анну Каренину» мало кто читал – это сплошь и рядом, и это видно по разговору. А если и читал, то в школе, и ничего не помнит. Если шумят, хорошо. Я к этому спокойно отношусь.
— Другие экранизации «Карениной» смотрели?
— Мало смотрел. Достойная была в свое время экранизация режиссера Александра Зархи в 1967 году. Хотя не могу сказать, что она меня как-то убедила. Я с уважением отношусь к работам своих коллег. Но зачем мне, если разобраться, смотреть другие экранизации? Я делал свою версию. То, что у меня получилось – это оригинальное произведение, тем более, в него привнесен еще Вересаев. (За основу фильма Шахназаров взял, в том числе повесть «На японской войне» Викентия Вересаева, современника Толстого, — Ред.).
Видел я и ту картину, где снялась Кира Найтли – просмотрел половину фильма и выключил. Вот эта экранизация мне однозначно не понравилась.
— Отчего же? Там оригинальные подходы с декорациями, костюмами.
— На мой взгляд, эта картина слишком условна. Я вообще такое кино не люблю и не смотрю – оно чересчур театрализованное. Попытка сделать нечто среднее между фильмом и спектаклем. А это соединить невозможно. У кино природа отличная от природы театра. Когда пытаются соединить, ничего не выходит.
«Мне наплевать на пожелания зрителей»
— Вы как-то сказали: «В основном кино – как газета: прочитал и выбросил». Это от того, что хороших картин мало делают?
— Картин, которые остаются в памяти, на самом деле немного. Порой смотришь картину и думаешь, что она, вроде, неплохая, а потом фильм просто выскакивает из головы, забываешь его. Таких большинство. Когда фильм отпечатывается, это один из показателей того, что в кинокартине что-то есть. Она может не нравиться, но в памяти остается.
Мы смотрим сотни и тысячи фильмов, но большая часть не запоминается.
— А что запоминается?
— Много фильмов и авторов, которых я любил и люблю. Федерико Феллини мне всегда нравился, Георгий Данелия. Я не был никогда поклонником Тарковского, но у него своеобразный взгляд, и его картины я помню. Мне нравится «Апокалипсис» Мэла Гибсона. При этом фильмы я не пересматриваю. Кино в этом смысле – искусство… особенное. Я недавно прочел о своей картине «Белый тигр» иностранную статью. Американец не осуждает, ему фильм понравился, и он пишет: «У русских принято относиться к кино как к искусству». В том смысле, что у американцев по-другому. Я задумался. Ведь американцы действительно не делают из кино искусства.
— Они делают деньги.
— Делают развлечение! Они снимают картины, которые смотрит весь мир. Может быть, их точка зрения более правильная. Кино – не литература. Искусство — это всегда что-то более личное. Писатель один, художник один, композитор тоже один. А в кино много людей, это целая индустрия.
— Может, нам тогда пора завязывать с таким подходом: «Кино = искусство»?
— А мы на самом деле в какой-то степени уже завязали. Того, что может считаться искусством, в российском кино сейчас очень мало. Так само собой происходит. Я не говорю, хорошо это или нет. Это факт. Настоящее искусство – вообще большая редкость. Я делаю кино по-своему, делаю то, что хочется, ищу художественные образы. Мне это интересно.
— И на мнение зрителей наплевать?
— Нет. Есть мнения, а есть пожелания. Вот мне наплевать на пожелания. Если ко мне подойдет зритель и скажет: «Я хотел бы видеть вот такое кино». Хотел бы? Бери и снимай сам (смеется)!
Но работаю я всегда для зрителей. И фильмы, про которые я знаю, что они не очень зрительские, я стараюсь сделать так, чтобы они понравились. У меня был такой арт-хаусный фильм «Город Зеро», я старался, чтобы он зацепил. Но все равно буду снимать то кино, которое я хочу.
Так вот, тот американец пишет, что раньше не видел вообще русского кино. В Америке большинство людей вообще никогда не видели наших фильмов. На самом деле российская кинематография еще мало известна.
— Вы считаете, что это проблема для нас?
— Проблема, да. Надо что-то делать, чтобы такого не было. Чтобы создать кинематограф, нужно им заняться. Необходимо менять систему, которая у нас сложилась. Все-таки, Советы сумели создать советское кино, но ведь они занимались им! Советской власти нужен был кинематограф, у нее были идеологические задачи. У современной России таких задач нет. Нынешней власти кино, в большой степени, не нужно. Хотя формально все говорят обратное. А по-настоящему – нет!
У нас нет идеологии. У американцев есть, и она очень похожа на советскую систему, которая считала, что весь мир нужно сделать коммунистическим. Американцы же считают, что мир нужно сделать демократическим в их понимании. Американцы везде навязывают эту идею, хотя рано или поздно она рухнет. Но пока она проникает в кино.
Мы же объявили, что у нас нет идеологии. У страны идеи нет никакой! Только какие-то общие рассуждения: «Мы хотим хорошо жить». А что это такое? Колбаса, машина, отдых в Анталии, много денег… Дальше что? В чем идея?
Во мне, как в советском человеке, осталась та еще идеология. Я никогда этого не скрывал. Она мне нравится, и она мне близка, в ней есть какой-то драйв. Советская идеология подразумевает переустройство мира, по мне, так это интересно. Но такие, как я, обществу этот взгляд навязать не можем, да и общество этого не хочет.
Нет идеологии – нет и искусства. Возьмите искусство Возрождения. Это христианская идея. Весь Ренессанс был подпитан христианством, которое обеспечило мощнейший взлет в живописи и в музыке. Так было и в СССР, когда случился настоящий расцвет искусства в 20-х, 30-х годах.
— А мы в России дождемся такого расцвета, всплеска?
— Может быть, и нет. Может, мы уже сказали свое слово, и теперь будем тихо затухать. Так цивилизации и гаснут. Возможно, и будущие поколения этого не увидят. Вот, была фантастическая Испанская империя со своей идеологией, которая создала самобытное искусство. Ну, и где сейчас испанская культура? Германия еще трепыхается. Но вообще, Европа свой пик прожила. Многие цивилизации взлетали, а потом уходили в тень. И хотя надежда на Россию у меня есть, нужно понимать, что от нашего настроя, по большому счету, ничего не зависит. Я здраво мыслю: исторические процессы не зависят от вас, от меня, от президента. Они лежат вне воли отдельного человека. Другое дело, что человек сам выбирает взгляд на жизнь и свои действия. Но повлиять на ход развития истории нельзя.
— Тогда мы будем продолжать снимать авторские фильмы, которые побеждают на международных фестивалях?
— Авторские фильмы и то, что у нас «искусство» – не факт, что это искусство вообще. Это как посмотреть! Авторское кино сначала надо хорошо сделать, чтобы оно стало искусством. На мой взгляд, фильмы Леонида Гайдая – искусство, «Кавказская пленница» — авторское кино. Хотя это массовый фильм. Авторское кино, конечно, само по себе интересно, в нем есть наличие индивидуальности. А у нас принято считать, что авторское кино — это обязательно скучно, занудно и страшно. Тарковский – авторское кино. Но и Гайдай тоже, просто он снимал в жанре эксцентрической комедии. Любой фильм Гайдая возьми и вырежи титры, но и тогда можно будет уверенно сказать, что это его фильм. Потому что в нем есть самобытность. Просто у нас из-за никудышных критиков и киноведов сложилось так, что очень уж много псевдоавторского кино. То, что показывают на фестивалях – вообще не интересно, хотя из этого делают событие. Авторское кино – когда сняли то, что вообще ни на что не похоже.
Про военные фильмы и самостоятельных детей
— У вас был фильм «Белый тигр» — про войну. После него интерес к военной тематике остался?
— Как режиссер я делал «Белый тигр», как продюсер делал фильм «Звезда», еще была картина «Дорога на Берлин». Фильмы о войне очень популярны во всем мире, не только у нас. «Белый тигр» успешно продали во многие страны Европы, Латинской Америки, Азии. Его смотрели в Южной Корее, в Японии… У меня интерес к теме остался, но не знаю, буду ли еще снимать кино о войне. Может быть, истории, рассказанные моим отцом-фронтовиком, лягут когда-то в основу фильма. Отец участвовал в штурме Кёнигсберга и окончил войну в Восточной Пруссии, в Пиллау. Рассказывал мне, какие бои там шли и после 9 мая, как немцы сражались до последнего и в плен не сдавались. Я съездил в Балтийск и посмотрел цитадели, которые стоят с войны. Интересно. Директор краеведческого музея утроил экскурсию и даже нашел документы, согласно которым, орден Отечественной войны, один из двух своих орденов, мой отец-артиллерист получил именно за бои в Пиллау. Более того, есть приказ с данными о том, что два немецких танка и 400 солдат были уничтожены его батареей. Это одна из тех историй, о которых я вообще не знал!
— Вы свой дебют в кино хорошо помните?
— Да. Но в мое время не было фестивалей. Мой дебют – фильм «Добряки» – был не очень успешным, особых лавров не принес. Я действительно думаю, что в той картине много недостатков. Оцениваю, глядя из сегодняшнего времени, но и тогда понимал. Честно говоря, это был не мой замысел. Я изначально хотел снимать совсем другое, а другое мне не дали снимать. Поэтому я взял пьесу известного драматурга Леонида Зорина, которая прошла все утверждения. Взялся за работу, но не могу сказать, что эта пьеса была мне близка.
— Продюсер Игорь Толстунов, чей фильм «Желтый глаз тигра» о янтарном бизнесе в советском Калининграде снимают у нас в области, рассказывал, что снимать 1980-е тяжелее, чем 17 век.
— Верно. Сложнее снимать то, что ближе. Кажется, что с сегодняшним днем не очень большая разница, тогда уже носили джинсы, а вот атмосфера другая. Самое трудное сегодня снимать 2005 год. Разница есть, но настолько тонко уловимая! Зритель хорошо знает это время, прекрасно помнит, что было 10, 20 или 30 лет назад. У меня была картина «Исчезнувшая империя», там 1973 год. И оказалось, больше деталей сохранилось от 19 века, чем от советского времени! Например, в Москве машину РАФ просто невозможно было найти. Хотя в Советском Союзе марка была очень популярна, этих автомобилей было много. В итоге удалось отыскать «рафик» где-то в провинции. Трудно было найти кассетный магнитофон. Как ни странно, их мало осталось, хотя были миллионы. Устаревшую технику люди выбрасывают, она исчезает. Та же история с одеждой. Все равно одевались тогда по-другому, и найти эти вещи сейчас очень сложно.
— Похожая ситуация у вас была в фильме «Курьер», который снимался в 80-х годах и о 80-х годах.
— Да. Героиня должна была выглядеть девушкой из обеспеченной семьи. По сравнению с нынешним временем, советские мажоры — это совсем другое, но она должна была быть мажорной, одета чуть более импортно. Я, помню, брал для съемок вещи у жены: куртку «Адидас», еще что-то такое (смеется).
— Вы приехали в Светлогорск с сыном Иваном, тоже режиссером. Свой дебютный фильм «Рок» он показывал в конкурсной программе «Кинотавра», вошла картина и в конкурс «Балтийских дебютов». Вам-то самому как его работа?
— Сценарий мне очень не нравился, и я Ивану высказывал претензии, когда он мне давал читать. А фильм получился неплохим для первого опыта. Хотя я, как отец, тут не объективен. Но Иван, на самом деле не очень советовался со мной. Картину я увидел, когда она была практически смонтирована и готова. И только сказал ему: «Сократи». Он сократил, и правильно сделал.
— Не обидно, что Иван вас, отца, не просил помочь?
— Мне как раз нравится, что он пытается сам все сделать. Я могу что-то посоветовать, но у каждого режиссера свой путь. Наверное, в какой-то степени, его давит моя фамилия. Если не в лицо, то за глаза кто-то говорит, что он – сын известного режиссера, тем более, директора «Мосфильма».
— Режиссер-отец за режиссера-сына не отвечает?
— Нет, абсолютно. Он сам все делает, и я его самостоятельность приветствую.
— А младший сын чем вас радует? Он же тоже в кино снимался.
— Я его снимал в «Исчезнувшей империи», и то лишь для того, чтобы память осталась. А сейчас он тоже в кино, продюсерское дело изучает. Я бы сказал, себя ищет. Вот он совсем со мной не советуется (смеется)! Очень самостоятельный, у него своеобразный взгляд на вещи. Жизнь сложная, и люди идут разными путями. Я понимаю, что за детей ничего не решишь. Они должны проходить свой путь, совершать ошибки и преодолевать трудности. Ване 24 года, Васе 21 год. Они уже взрослые люди, со своими мыслями. Я вспоминаю себя в этом возрасте – тоже был уже достаточно самостоятельный.
«Я так и не понял, в чем смысл жизни»
— Чем сегодня живет «Мосфильм»?
— У нас полно проектов: фильмы, телепрограммы, сериалы. Среди них есть проект конкретно наш, в который мы инвестируем, он называется «Уничтожение террориста» — художественный фильм для большого экрана. В отличие от других компаний, «Мосфильм» делает все на свои деньги. Мы инвестируем свои средства, заработанные.
— Как зарабатываете?
— В свое время, как у директора «Мосфильма», у меня была задача создать мощную техническую производственную базу. И мы ее создали. «Мосфильм» — одна из лучших студий в мире по технологиям. У нас можно что угодно снимать, и все в мире это знают. К нам приходят другие и снимают, заказывают у нас те или иные процессы, платят нам за это. Вычитаем налоги (немалые кстати), и остается прибыль, которую мы вкладываем в развитие студии и инвестируем в кино.
«Мосфильм» — единственное предприятие в России, которое живет без государственных денег. Мы 25 лет не получаем никаких госдотаций. Других таких студий я не знаю. Но мы держимся, и неплохо. Всю студию реконструировали! Поэтому мне иногда мысль и приходит – а может все кино в стране таким сделать, полностью рыночным, без всяких госдотаций, чтобы ни копейки от государства? С другой стороны, есть риск, что тогда все вообще остановится.
— Вы 8 июля отметили свой 65-й День рождения. С каким мыслями к юбилейной дате подошли?
— Я не считаю 65 лет юбилеем, поэтому отношусь спокойно, философски. Кто-то поздравил, и спасибо. Но отмечать грандиозно я и не планировал.
65 лет — это такой возраст, когда понимаешь, что моя история, мой фильм вступил в финальную стадию. Какие-то итоги надо подводить. Но у меня есть, что предъявить на высшем суде. Трое детей – это главное. Студию «Мосфильм» мы модернизировали, так что, и дом в этом плане я построил. Даже яблоневый сад Довженко у нас есть, у стен киностудии. Только по моей команде там 200 яблонь новых посадили. Собираем яблоки, очень вкусные, кстати. Всех угощаем. Ну, и фильмы. Два десятка картин в качестве режиссера я сделал.
Что очень важно для меня – зрители. Сколько их было? Думаю, несколько сот миллионов, учитывая советский кинопрокат и показы по телевидению. Это большой адреналин, самый сильный драйв. Я разговаривал с очень большой аудиторией и, наверное, что-то сумел сказать.
А вот что в 65 лет я так и не понял – это смысл существования. Мне было всегда интересно, в чем же смысл жизни человека. Но нет ответа. Мир так правильно устроен, что Бог не дает тебе этого понимания.
АЛЕКСАНДР КАТЕРУША